Пророк в своём отечестве
Рассказ

Памяти А. Шилкина

            У магазина кривлялась коротко, по - мальчишьи стриженая дурочка. Издавая утробные обезьяньи звуки, раскачивалась из стороны в сторону костлявым, сбитым из каких-то несуразных, развинченных углов телом в такт одной ей слышимому ритму. При этом нахлёстывала себя по острым ягодицам сумкой на длинном ремешке, лучезарно улыбаясь, демонстрируя полное довольство растительным своим существованием.

            Странное действо это почему-то напомнило Шестидесятнику сцену, имевшую место в день всенародного торжества 9 мая на площади, набитой снующими, не знающими куда себя деть людьми.

            - Тут дурдом, понял?! Поехали отсюда, Гена! – вопил Пророк и разгневанно пёр поперёк течения орденоносной толпы.

            Твёрдо пообещав накануне, в последний момент местные бюрократы отказали Пророку в помещении для проповеди по соображениям противопожарной безопасности. Как тут было не разгневаться, не вспылить, не выйти из себя? В столице на его фильм очередь, а на родине что ни шаг, то препоны. Будь то транспорт, гостиница, или вот, как сейчас, кинозал, – всё приходилось буквально выбивать, вырывать, вымаливать, виляя хвостом и повизгивая. Складывалось впечатление, что уже в самом обращении к ним власть предержащие видели крамолу, угрозу, опасность.

            … А дурочка всё кривлялась, и движения её становились всё быстрее и быстрее, а улыбка – всё лучезарнее и счастливее.

            Наблюдая за юродивой, Шестидесятник не заметил, как рядом с ним оказался одноногий Костя. Год как обезножил парень, нажив за бесконечные больничные лежания пухлый нездоровый животик, превративший его, недавно ещё крепкого, вёрткого, подвижного малого в нечто рыхлое, студнеобразное, как лопнувший нарыв.

            Не виделись они, пожалуй, со времён приключившейся с Костей беды. Потому, изобразив радость на лицах, обнялись.

            - Разве я такой, чтобы струсить, сломаться? Держусь! Трудно, но держусь, - аккуратно поменяв местами слова участливого пожелания Шестидесятника, ответствовал Костя.

            В 30 цветущих лет, хотя и по пьяной лавочке, но в героическом деле лишился Костя ноги. Проходя с приятелями по улице, увидел охваченное набиравшем силу прожорливым пламенем дощатое строеньице в глубине двора.  Не задумываясь, движимый неистребимой привычкой русских спасать, выручать, метнулся в огонь. Тут и рванул осколочной миной, дождавшись своего часа, припрятанный запасливыми хозяевами на всякий дефицитный случай газовый баллон. Приятели отделались нешуточным испугом, Костя же очнулся в больнице, без ноги.

            Сын запасливых хозяев, райкомовский деятель Олежка клялся и божился, что достойно отблагодарит Костю. Поможет жилье обменять со второго этажа на первый, а получится, то и на особняк. Но едва тот вышел из больницы, облечено вздохнув: «Жив!», немедленно забыл про клятвы – обещания. Родное государство откупилось от героя  нищенской пенсией. Хорошо хоть, жена не бросила.

            …Юродивая, не прекращая кружения, широко в сторону разбросила руки, будто пытаясь обнять весь отторгнувший её мир.

            Не успел Костя отпрыгать на своей одной за угол, как явился сам Пророк. Шестидесятнику даже показалось, что тот намеренно отсиживался где-то рядышком, дожидаясь окончания их с Костей беседы. Вероятно, не желая с тем встречи, наверняка обернувшейся бы очередной  выпивкой.

            Высокий, худющий, рано поседевший, в матерчатых туфлях на босу ногу, с бутылкой под мышкой, Пророк сообщил Шестидесятнику, что искал его взять адрес и телефон. Рассчитывал на помощь и поддержку в будущих проповедях, полагаясь на связи, приобретенные Шестидесятником в бытность газетчиком…

            Судя по названию приза, полученного на представительном кинофестивале, Пророку уже в первой своей кинопроповеди удалось вывести формулу «мирового эксперимента над Россией». Начитанный Шестидесятник подозревал, что лента Пророка не больше чем экранизация пресловутых «Протоколов сионских мудрецов». Тем более любопытно было бы с ней познакомиться. Подлинные, вымышленные ли «протоколы» - это интересовало Шестидесятника меньше всего. При первом знакомстве с ними прежде всего поражала удивительная узнаваемость сбывшихся и сбывающихся пророчеств.

            Познакомил с «протоколами» сам Пророк, когда они вместе работали в редакции районной газетки. Ничего не смысливший в сельском хозяйстве Пророк, тогда заочник знаменитого киношного вуза, тем не менее возглавлял отдел сельского хозяйства. По осознаваемому дилетанству своему пробивался в основном безобидными «информашками» о надоях и привесах, энтузиазме и ударном труде. Но порой отводил творческую душу, разражаясь фельетонами, в которых разудалых, метафоричным слогом в пух и прах разносил дипломированных спецов за нерадивость в достижении планов и заданий. Фельетоны пользовались успехом у читателей, а обиженные грозились хорошенько поколотить автора.

            Проработав в районке около двух лет, Пророк заявил, что рутинная журналистика высасывает мозги и отправился на вольные хлеба. Заодно навсегда  расставшись с лелеемой одно время мечтой вступить в КПСС и сделать правильную карьеру. Мастер, руководитель институтского семинара, был болен русской идеей, которой тут же заразился восприимчивый сельский паренёк. Болезнь протекала настолько серьёзно, что на последнем курсе Пророк по принципиальным соображениям развёлся с женой – немкой, которая мало что оскорбляла его русского писателя своим неправильным происхождением, но и пребольно бивала по голове, когда тот заявлялся домой навеселе.

            Забрав нажитую с женой – немкой дочь, Пророк перебрался к потомственной столбовой дворянке в исконно русский старинный городок. Но и тут душевного покоя и комфорта не приобрёл.  Столбовая дворянка хотя и не лупила его, как жена – немка, по голове, но тоже хотела кушать. Потому пыталась, как и жена – немка, прибрать Пророка к рукам, присвоить, материализовать. Но как такого присвоишь, если состоит более из духа, чем плоти?

            … Остановившись, уставшая, запыхавшаяся дурочка горстями разбрасывала окрест воздушные поцелуи.

            Шестидесятник без особого оптимизма следил за ростом бывшего коллеги. Желал ему успехов, хотя и не очень в их верил. Получив приглашение, 9 мая явился к Дому культуры на просмотр дебютной ленты, но, увы! Не иначе, как оный Олежка, доросший до секретаря по идеологии, расстарался. Шепнул кому надо, вот и появились противопожарные соображения. Чего другого можно было ожидать?! Сказано же: нет пророка в отечестве своём! Да и знали Пророка у нас своим парнем, собутыльником, журналистом, одноклассником, братцем Мишки, Петьки, сорвиголовы Юрки, сыном многострадальной Зои Ивановны.

            Друзья – приятели бесцеремонно валили к нему в гости, на дармовую выпивку. Пророк не был скуп. Щедрость его ограничивалась лишь количеством «презренного металла». Брошенная тёща считала своим долгом, выловив в укромном уголке, отчитать за «поломатую» жизнь дочери. Участковый тоже не мог мимо пройти. Останавливал прямо на улице и по – ментовски грубо, на «ты», интересовался целью приезда: « Уж не помочь ли вытрезвителю справиться с планом заявился, дружище ?» В лучших христианских традициях Пророк сносил чинимые ему бесчисленные обиды. Терпеливо объяснял, что приехал на родину снять картину о потерянном поколении, разрушении нравственных устоев, утрате веры. Ну и призовую ленту прихватил, чтобы при случае с её помощью растолковать землякам кто есть кто на этом свете, кому они сволочной жизнью своей обязаны.

            … Юродивая растянула пузырящуюся пеной улыбку далеко за уши, и кривлялась, кривлялась, кривлялась.

            Чтобы подготовить почву для будущих съёмок, Пророк приехал первым сам, налегке, оставив съёмочную группу в столице на чемоданах дожидаться вызова. Через недельку вызов был отправлен, но, угорев в организационной запарке, встретить товарищей на станции Пророк запамятовал. Чем незамедлительно, со свойственно      ему оперативностью воспользовался один из будущих героев будущей ленты Коля Клюев по кличке «братец Клю». Бойкий на язык, не без искры Божьей, разделивший своё пребывание на земле между пьянством и книгочтением, пройдоха умудрился нагреть оператора Геннадия Петровича на 50 рэ, едва тот ступил на отчество Пророка. 

            Просил, как водится, «до завтра», которое, конечно же, так и не наступило. Сам братец Клю потом говорил, что действительно занимал деньги, но не у глубоко им уважаемого Геннадия Петровича, а у осветителя, грозившего ему столичной мафией. Честь отечества Пророка была спасена  «бугром» братца Клю, неизбежным для нашей глубинки нуворишем южных кровей Сэрёжэй. В счёт будущих заработков братца Клю Сэрёжа отстегнул Геннадию Петровичу пять червонцев, пожурив за излишнюю доверчивость и выразив желание сняться в фильме о потерянном поколении, хотя к таковому он себя и не относит. 

            Оператор Геннадий Петрович, прикинув, что к моменту приезда съёмочной группы Пророк в финансовом плане должен был находиться на мели, затаил подозрение, что братец Клюю действовал не без ведома Пророка. О чём доверительно и сообщил Шестидесятнику в салоне автомобиля с мудреным названием «библиобус», которое в произношении Коли Клюева звучало, простите, как «бабоё.ус». Транспорт сей выклянчил Пророк у властей с условием, что заботы о бензине тот возьмёт на себя.

            … Опустившись на коленки, юродивая ползала по асфальту, собирая и складывая в сумку с длинным ремешком что-то видимое только ей одной.

            Баблиобус вёз съемочную группу в бывшую казачью станицу Романовскую. Пророк же понадобился ему в силу короткого знакомства со смотрителем Романовского музея Бередой. Несколько лет жизни совестливый сельский интеллигент отдал перевоплощению оставшейся от казаков церквушки из хранилища всякой никому не нужной рухляди в краеведческий музей. А теперь, когда в музее не доставало разве что египетской мумии, терзался угрызениями совести. Не кощунство ли сие перед Богом, когда пусть и в бывшем православном храме рядом с предметами быта казаков-христиан соседствует утварь казахов-мусульман. На что ему неоднократно уже указывалось просыпающимся казачеством.

            Высказав подозрение по поводу сговора братца Клю и Пророка,

Геннадий Петрович, справедливости для, далее провозгласил, что Пророк – талантливый режиссёр. Знает, чего хочет, и тут же поделился свежими впечатлениями о недавних ночных съёмках. Снималась, должно быть, кульминационная сцена фильма – встреча со старыми друзьями только что вернувшегося с Макаровых мест непутёвого брата Пророка – Юрия.

            Готовя съёмки этого эпизода, Пророк заказал в подпольном шинке три ведра самогона. Такого количества зелья, по его расчётам, должно было вполне хватить для того, чтобы развязать языки не очень-то по трезвянке языкатых представителей «потерянного поколения». Да и ничем другим, откровенно говоря, собрать вместе такую компанию не представлялось возможным. Тем более ночью, у костра,  б-р-р…

            Отправляясь на «тайную вечерю», Пророк дал указание «апостолам» снимать даже если во время съёмок мужики начнут убивать друг дружку. До убийства дело не дошло, но и без того скучать съёмочной группе не пришлось. Особенно понравилось Геннадию Петровичу, как прыгал через костёр одноногий Костя. А вот братец Клю, посетовал Геннадий Петрович, к костру не явился, хотя вполне был достоин сожжения.  «Потому и не явился!», - развил остроту разговорчивого собеседника Шестидесятник.  Но Геннадий Петрович вдруг заявил, что сейчас ему лучше помолчать. Слова вытягивают энергию, которой может не хватить для съёмок. И отвалился на спинку сиденья, закрыв глаза.

            … Вернувшийся остаток разума поднял дурочку с земли. Она отряхнула рубища и, потупив глаза, поплелась прочь.

            В Романовской Пророк заставил угрюмого Шестидесятника и совестливого Береду кощунственно взойти на до них ещё поруганный алтарь и в течении получаса беседовать на разные темы текущего бытия под прицелом кинокамеры. Потом погнал их на колокольню. Когда спустились испачканные голубиным помётом, Геннадий Петрович курком взвёл большой палец правой руки. Здорово, мол, получилось! «Лучик такой твои очки отразили… Сю-ю-р!» Разобиделся про себя Шестидесятник. Это надо же! Умничал, слова разные кручёные подбирал, темы острые, и всё, оказывается, ради какого-то лучика… Но тут заметил, что на ногах у Геннадия Петровича необычная для жарчайшего июня обувка – черные резиновые сапоги с вывернутыми белыми голенищами. «Вот это – сюр так сюр!» - и успокоился.

            Прощаясь, Пророк протянул узловатую руку, подтянул штаны и неспешно пошел по тихой аллейке  из Отечества и жизни. В возрасте Христа, на последних метрах нового пророчества он вскоре умрёт от язвы желудка в полном соответствии с основным законом философии: бытие пожирает сознание.

            Отрыгнув, Олежка, уже редактор бывшей нашей с Пророком газетки, отбросил в сторону листочек с некрологом:

            - Он ничего для района не сделал!

            …Дурдом, Саша! Воистину – дурдом!

Автор: Владимир Максименко. Комсомолец, июль 1991 г.

Дата: 2011-05-12

Просмотров: 949