Чекисты требовали пустить иконы на табуретки

… В 1931 году стали громить церковь в посёлке. Люди упросили отца поместить церковное имущество в передней комнате нашего большого, двухкомнатного саманного дома. До осени 1932 года всё было спокойно. А с августа-сентября начались «визиты» чекистов и активистов сельсовета. Они описывали имущество церкви и приказывали отцу делать из икон табуретки. На что отец отвечал: «Вы хоть сейчас меня убейте, делайте со мной что хотите, но до икон я даже пальцем не дотронусь!»
В ноябре приехали в третий раз уговаривать отца. Отец опять отказался отдать кресты и иконы. До сих пор помню его в ту минуту. Он стоял у печки, на плечи накинул барчатку – длинную, отделанную белой смушкой шубу. Тогда они забрали его с собой. Мы видели в окно, как отец в свой барчатке сел между двоих в сани-кошелку, и его увезли. Мама плакала.
Ждали вечер и всю ночь – нет нашего бати. Утром мама посылает меня в сельсовет узнать, где он. Захожу, за столом сидит парень лет 20-25 в белой гимнастёрке, опутанный ремнями, на правом боку кобура с наганом.
- Чего тебе нужно? – спрашивает.
- Отдай моего тятю! – отвечаю.
- Иди домой, скажи мамке, пусть сама придёт.
А комната была спешно перегорожена примерно пополам досками от пола до потолка, в одной половине, как я понял сельсовет, в другой – тюрьма. А там много людей.
Собрался идти, как  отец подзывает к щели в перегородке: «Скажи маме, что меня арестовали». Пришел и маме всё рассказал. Она собирает что-то в узелок и горько плачет, а мы с братом, ни разу до того не видевшие её плачущей, ничего не понимая, жмёмся к ней и просим: «Не плачьте, мама!»
…А как стемнело, какие-то люди приехали в наш двор на санях. Ночь была лунная, снег во дворе, и всё видно, как днём. Они открыли погреб и стали забирать всё, что там было: капусту в бочке и весь зимний припас. Мама взяла топор, бьёт им по полену и громко кричит: «Батько, батько! Выйди! Из погреба всё крадут!». Но ведь те люди наверняка знали, что отца нет и спокойно продолжали грабить нас. А может, и под дверью кто стоял на улице на всякий случай…
Утром мама пошла посмотреть погреб, пришла, бедная, и в рыданье упала на лежанку к бабушке нашё слепой, меня с братом к себе прижала и рыдает: «Дитки, дитки, що ж нам теперь робыть? Всэ ограбылы…Пропали теперь мы!» Я оделся и тоже посмотреть погреб – там было пусто.
Потом приехали несколько подвод, стали выносить церковное имущество. Забрали всё…А для нас начались страшные голодные дни.  Мама приносила жмых, то есть то, что оставалось от выжимки  семечек подсолнуха – большие такие, круглые, желтоватые диски. Меняла этот жмых у казахов на одежду, да нам из него оладушки пекла. Разжуёшь их, начинаешь глотать, а они не лезут, горло дерут. Мы плачем, отказываемся, а мама уговаривает есть, а то, мол, с голода умрём и нас в землю зароют. Я до сих пор, как вспоминаю те оладушки, чую боль в горле…

Автор: Николай Мамаев

Дата: 2009-05-27

Просмотров: 1000